Потебня Андрей Афанасьевич
19(31).8.1838 — 20-21.2(4-5.3).1863
Андрей Афанасьевич Потебня — знаменитый выпускник Полоцкого кадетского корпуса (16-й выпуск), российский революционер, участник революционного движения начала 1860-х гг., организатор Комитета русских офицеров в Польше, подпоручик. Украинец по происхождению, офицер русской армии, польский повстанец 1863 года, младший брат филолога Александра Потебни. Покушался на жизнь наместника в Царстве Польском А. Н. Лидерса.
Потомок запорожского казацкого рода
Потебня Андрей Афанасьевич родился 19 (31) августа 1838 года в селе Перекопце (Перекоповка) Полтавской губернии (ныне Роменский район Сумской области). Он был вторым сыном Афанасия Ефимовича Потебни.
Его отец, Потебня Афанасий Ефимович, личность очень интересная и колоритная. Потомок запорожского казацкого рода. Отставной штабс-капитан, участник войн России с Персией и Турцией 1828—1829 гг., впоследствии — судебный заседатель в Ромнах. Достаточно образованный человек (знал несколько иностранных языков), который высоко ценил культуру, книги и знания. Очень примечательно, что трое из четырех сыновей Афанасия Потебни — Андрей, Петр и Николай — отдали свою жизнь в борьбе с царским деспотизмом; а старший сын, Александр Афанасьевич Потебня, стал всемирно-известным ученым-языковедом и философом.
Кадетские годы
Андрей Потебня в восьмилетнем возрасте мальчик был отдан в Орловский кадетский корпус, но незадолго до конца второго года обучения вынужден был прервать учебу и отправиться в сопровождении отца в далекое путешествие в Полоцк.
Потебня-младший оказался лишь одной из песчинок, сорванных с места волей Николай I, узнавшего о нарушении национального равновесия в корпусах и о недостаточном усердии, с которым воплощается его идея о русификации юных дворян из западных губерний Российской империи.
Десятилетним мальчиком Андрей Потебня надел стал кадетом Полоцкого кадетского корпуса.
Десятилетним мальчиком Андрей Потебня надел мундир воспитанника Полоцкого кадетского корпуса.
Среди воспитанников Полоцкого кадетского корпуса выходцы из богатых семейств составляли лишь малую часть. Большинство кадет только по документам считались потомственными дворянами.
В 1840 г. в корпус были приняты первые малолетние шляхтичи, а ко времени появления в нём Андрея Потебни поляки составляли почти одну треть. Именно незнатность происхождения сблизила кадет различных национальностей в Полоцком кадетском корпусе.
Об Андрее Потебне в Полоцком кадетском корпусе сложилось мнение, что он честен и прям, пытается дойти до всего сам, не предаст товарища, готов постоять за себя и за других, твёрдо отличает правду от лжи, ненавидит подлиз и шпионов, в меру набожен. Очевидно, потому к нему тянулись те, кто хотел обрести уверенность в себе, нуждался в защите от тирании старших.
Из корпусных впечатлений в памяти Потебни и его товарищей должно было сохраниться такое событие, как открытие памятника в честь битв за Полоцк на плацу перед зданием корпуса. Торжество происходило 26 августа 1850 года. Дата была выбрана не случайно: она совпадала с годовщинами славных побед русского оружия в 1612 и 1812 годах. В один ряд с этими победами устроители торжества поставили взятие Варшавы в 1831 году, завершившее жестокое подавление польского восстания. Эта бестактность оскорбляла национальные чувства многих воспитанников.
Во время обучения в Полоцком кадетском корпусе Андрей Потебня увлекался произведениями Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Белинского, Мицкевича, проникавшими в корпус контрабандой и зачитывавшимися до дыр.
Потебня и его друзья взрослели, но сложившееся в роте братство по духу не смогли разрушить ни ябедники, ни подзатыльники и розги, ни карцер. И неспроста, наверное, товарищи Потебни Мельхиор Чижик, Иоаким Обезерский, Александр Снежко-Блоцкий, Владимир Галлер стали видными борцами за свободу. От них Андрей узнал, как звучит надпись на знамени польских повстанцев, они помогли ему выучить польский язык.
В конце июле 1854 года, после успешной сдачи выпускных экзаменов, Андрей Потебня в числе сорока трёх кадет был направлен для завершения образования в Петербург, в Дворянский полк. В 1856 году тот был переименован в Константиновский кадетский корпус. Зачастую в словарях и справочниках указано, что Андрей Афанасьевич Потебня окончил Константиновский кадетский корпус. А об окончании им Полоцкого кадетского корпуса иногда упомянуть забывают.
Всякий раз Андрей ловил себя на мысли, что более всего его тянет на Сенатскую площадь. Живое слово, которое, как известно, и калёным железом не выжжешь, проникало через корпусные стены. Пламенные, страстные, призывные стихи поэтов-декабристов, рассказы о восстании 14 декабря находили отклик в молодых сердцах.
Сенатская площадь известна восстанием декабристов 14 (26) декабря 1825 года. Оно стало крупнейшим политическим выступлением дворянского сословия в истории России. Его главной целью было свержение самодержавия, отмена крепостного строя, принятие конституции и введение представительного правления. Изначально оно было запланировано на лето 1826 года, но все изменила внезапная смерть императора Александра I. В поездке по Крыму он заболел. Никто не мог предположить, что полный сил 47-летний монарх не справится с обычной простудой. Смерть императора поставила в тупик не только декабристов, но и всё российское общество, включая знать и даже ближайших его родственников.
Дворянский полк во время обучения Андрея Потебни располагал прекрасно подготовленными и прогрессивно настроенными педагогами. Немалая заслуга в воспитании у будущих офицеров чувства любви к Отечеству, к народу принадлежит Петру Лавровичу Лаврову, преподававшему математику. Зарождавшиеся у него мысли «о сознательном участии молодёжи в общественной жизни, о неоплатном долге» перед простыми людьми во многом предопределили путь кадет Дворянского полка. Среди тех, кто учился здесь вместе с Андреем Потебней, есть имена Ярослава Домбровского, Зыгмунта Падлевского, Павла Огородникова, Петра Краснопевцева.
С окончанием Крымской войны и смертью Николая I резко изменилась политическая атмосфера. Наступила эпоха падения крепостного права. Освободительные идеи захватили армейскую молодежь. Они легко воспринимались молодыми офицерами, выходцами из бедных дворянских семей, по образу жизни сливавшимися с разночинской средой. Таким был и Потебня, о котором знавшие его люди говорили: «простой человек, простой по положению, чину и воспитанию».
16 июня 1856 года после окончания Константиновского кадетского корпуса восемнадцатилетний Андрей Потебня был выпущен прапорщиком и направлен в Шлиссельбургский пехотный полк 4-й пехотной дивизии, квартировавший в Царстве Польском.
Борец с царским деспотизмом
Судьба польского национально-освободительного движения была сложной, противоречивой, полной драматических событий. От восстания Костюшко до создания тайных патриотических организаций начала XIX в., так называемых «национальных масонов», близких к декабристам и поддерживавших их идею братской конфедерации славянских народов; от «консервативной революции» 1831 г., в которой откровенное предательство аристократической партии привело к кровавой развязке, до создания Демократического общества — центра прогрессивной части эмиграции; от вооружённых восстаний 1846 и 1848 гг. в Кракове и Познани до постепенной консолидации сил для нового наступления — таковы наиболее важные исторические вехи на пути освобождения Польши. Время приезда прапорщика Андрея Потебни в полк совпало с началом нового пробуждения страны к политической жизни.
Новичка встретил офицерский коллектив, жизнь которого между разводами, смотрами, учениями была заполнена кутежами, игрой в карты и весёлыми похождениями. Но среди этой компании выделялись молодые люди, тяготившиеся присутствием на батальонных и полковых вечеринках. Потебня быстро сошелся с ними. Собирались на квартирах, читали стихи, говорили о необходимости перемен, об облегчении участи солдат.
Идеи освобождения легко воспринимались армейской молодежью, чьё происхождение и образ жизни были сходными с разночинскими. В умах офицеров незримо зрел бунт, и репрессивные меры начальства здесь были бессильны. За молодые сердца успешно сражался герценовский журнал «Колокол». Для Андрея Потебни он служил не только важнейшим источником информации, но и побуждал к глубоким размышлениям. На его страницах он находил многие ответы на волновавшие вопросы.
В ноябре 1858 года Андрей Афанасьевич Потебня из Польши был направлен в Царскосельскую стрелковую школу (по ноябрь 1859 года), где в течение года, проходили усовершенствование пехотные офицеры.
Перевод этот Андрей Потебня встретил с радостью — из Петербурга шли вести об офицерских кружках, в которых наверняка были и его друзья по кадетскому корпусу. Он отправлялся в столицу с багажом двухлетней армейской службы, с намерением сблизиться с передовыми людьми России. И это ему удалось.
У каждого человека есть периоды, оставляющие значительный след в жизни. Для Потебни поворотным стал год учёбы в Царском Селе. В Петербурге на молодого офицера обрушился поток печатных изданий: правительственных, коммерческих, литературных. Но он уже обладал достаточным опытом и остановил свой выбор на «Современнике», в котором сотрудничали Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов, воспитавшие подцензурными статьями целое поколение настоящих революционеров, остроумном сатирическом журнале «Искра» и «Военном сборнике», выступавшем против крепостнических порядков в армии.
Как и рассчитывал Потебня, в столице оказались многие, кого он знал по совместной службе, но встреча с Ярославом Домбровским была наиболее приятной. Ярослав Домбровский (представитель демократического крыла повстанцев, офицер Генерального штаба русской армии, генерал Парижской коммуны, главнокомандующий всеми её вооружёнными силами, убит на баррикадах в 1871 г.) готовился к вступительным экзаменам в Николаевскую академию Генерального штаба, а между занятиями организовывал литературные вечера, на которые собиралось множество народу.
В квартире, снимаемой Домбровским, было шумно, накурено, до хрипоты спорили об освобождении человечества, мечтали о времени, когда можно будет свободно излагать мысли, обсуждали новые литературные произведения, строили всевозможные проекты.
Истинные цели вечеров были известны немногим. Через Домбровского Потебня, ставший их постоянным участником, познакомился с членами петербургских кружков: Василием Каплинским, Людвигом Звеждовским, Петром и Николаем Хойновскими, офицерами Артиллерийской и Инженерной академий. В декабре 1858 года Андрей Афанасьевич Потебня организовал кружок в Стрелковой школе.
На занятиях в школе Потебня с жадностью впитывал новое, особенно когда их проводил полковник Н.Н. Обручев, рассказывавший о готовящейся реформе в армии, внушавший слушателям уважение к солдату.
Офицер Генерального штаба Николай Николаевич Обручев имел как бы две жизни. Одна — это та, которой он жил в служебное время: заседания, советы, чтение лекций; о другой знали немногие. Встречи с Чернышевским и Добролюбовым, переписка с Герценом и Огарёвым, визиты в Лондон под видом знакомства с постановкой военного дела в Англии и, наконец, опека «Потебниного общества», как называли себя кружковцы Стрелковой школы.
Кстати, Н. Н. Обручев, который был председателем учебного совета школы, подписал на выпуске выпускное удостоверение А. Потебни.
Нет свидетельств, что именно Н.Н. Обручев познакомил А.А. Потебню с Н.Г. Чернышевским, но такое знакомство состоялось точно.
Беседы с Николаем Гавриловичем Чернышевским укрепили в Андрее мысль о жертвенном служении добру. Отныне он отчётливо видел перспективы революционной деятельности, в которой на первый план выступало русско-польское содружество. Ему были понятны и близки мысли организатора офицерского кружка в Петербурге Сераковского о том, что братство, любовь, взаимное уважение к личности лежат в основе наших нравственных понятий. Дальнейшее необходимое развитие мыслей о братстве между людьми — есть мысль о братстве между народами.
За время отсутствия Потебни в Польше освободительное движение сделало шаг вперёд, в самой же России складывалась революционная ситуация. Тульские, тверские, саратовские, полтавские, вологодские и другие помещики торопили царя Александра II с отменой крепостного права сверху. Волновалась крестьянская Русь, и отголоски этих волнений стали доходить в Польшу.
Ещё в 1831 г. крупное полуфеодальное польское дворянство объединилось в партию «белых». Польские магнаты выдвигали программу пассивной легальной оппозиции. В противовес аристократам революционные силы сплачивались в свою организацию. Она получила название партии «красных». Состав её был неоднороден: мелкопоместная шляхта, средние буржуа, рабочие, ремесленники, крестьяне имели различные взгляды на будущее Польши. Внутри партии шла острая борьба по вопросам ликвидации феодализма, предоставления независимости литовскому, белорусскому и украинскому народам.
1860 год, когда Потебня возвратился в Шлиссельбургский пехотный полк, ознаменовался подъемом польского национально-освободительного движения. Это нашло выражение в многолюдных манифестациях, в организации демонстративных панихид по жертвам царского террора, в пении запрещенных национальных гимнов в костелах и т. д. Первая еще сравнительно небольшая манифестация произошла летом I860 года во время похорон вдовы одного из участников ноябрьского восстания. Осенью варшавяне устроили манифестацию в те дни, когда их город соблаговолили посетить монархи трех государств, разделившие Польшу и угнетавшие польский народ. В феврале 1861 года варшавские мостовые обагрились кровью, манифестанты, двигавшиеся от Лешно к Замковой площади, были встречены огнем. Похороны пяти убитых вылились в стотысячную манифестацию. Примерно через месяц царизм совершил новое преступление, расстреляв массовую манифестацию жителей Варшавы. Свыше ста погибших и множество раненых остались на месте расправы, волна обысков и арестов последовала за ней.
Что испытывали находящиеся в Польше передовые офицеры русской армии. Перед ними проносился поток народного движения. Они видели политические демонстрации, в которых участвовали десятки тысяч людей; они видели, как варшавяне, в основной массе ремесленники и рабочие, отбивались от солдат и казаков, теряя убитых и раненых Сменялись наместники, не справлявшиеся с подавлением движения, слетали с мест ненавистные народу царские чиновники. Однако никакой действительной победы и никакого облегчения народу не приносили все эти демонстрации безоружных, молебны «за благополучие отчизны», панихиды, ношение траура, преследование тех, кто не хотел отказаться от посещения театров, танцев и других развлечений.
Молодые офицеры видели, что национально-освободительная борьба поляков против царизма выражает насущные потребности народа. Они верили Чернышевскому, который писал, что причины этой борьбы кроются не в одном национальном чувстве, но в социальных и политических условиях жизни народа, в недовольстве господствующей «стеснительной системой», т. е. неравноправием и гнетом. Сочувствуя нарастающему движению, армейская молодежь пыталась разобраться в характере польских политических партий. Революционно настроенные офицеры знали, что поляки создают подпольную организацию для подготовки восстания, которое все более превращалось из отвлеченной мечты в реальное дело недалекого будущего.
«Колокол» открыто провозглашал задачу отнять армию у царизма, писал о необходимости создавать в армии революционные кружки и организации, занимать офицерские посты членами тайных обществ. Эти мысли находили живой отклик у молодых офицеров, искавших революционного дела. Между тем царизм превращал войска, находящиеся в Польше, в карательную силу. Их уже заставили пролить кровь манифестантов, было ясно, что в ближайшем будущем русских солдат могут послать на усмирение восстания польского народа.
Русские офицеры мечтали о революции в самой России, они хотели соединить в условиях назревающего восстания обе задачи — польскую и русскую.
Передовые офицеры не хотели и не могли просто отстраниться, уйти в отставку — это было бы бегством. Они могли бы перейти на сторону поляков, когда начнется восстание; но ведь подчиненные им солдаты вынуждены были бы тогда воевать против восставших под командой других офицеров. Затруднение состояло еще и в том, что хотя в армейской подпольной организации вместе с русскими участвовало много поляков, целью организации не могла стать только поддержка борьбы за независимость Польши. Русские офицеры мечтали о революции в самой России, они хотели соединить в условиях назревающего восстания обе задачи — польскую и русскую.
Андрей Потебня, как мог, разъяснял солдатам суть происходящего, пытался вызвать в них сострадание к выступлениям польского народа. Офицеры-патриоты пока ещё не стали по ту сторону баррикад, но их выбор был уже сделан, выбор решительный и окончательный. Кровавые события в Польше активизировали деятельность имеющихся и создание новых офицерских кружков. Задачу их объединения успешно решали Василий Каплинский и Андрей Потебня. Идейной основой такого объединения стал «Колокол», к издателям которого обратились офицеры, но, по всей вероятности, первое письмо не дошло. Считается, что Герцен и Огарев ответили, но их письмо было перехвачено, по-видимому, прусской полицией. Не дождавшись ответа, офицеры сами приняли решение. Из разрозненных кружков они начали создавать подпольную организацию.
Выдержки из второго письма опубликованы Герценом и Огарёвым.
М(илостивый) Г(осударь). В своём воззвании к русским войскам в Польше в (18)54 г. Вы писали: «Мы скажем вам, что делать, когда придёт час». По нашему крайнему убеждению, этот час пришёл; что можно было сделать, сделано; если Вы имеете верное понятие о положении дел в Польше, Вы должны знать также и дух войска в Польше; мы настолько сблизились с патриотами польскими, что во всяком случае примем прямое участие в близком восстании Польши; но мы настолько привыкли уважать Ваше имя, что хотели бы знать Ваше мнение по этому вопросу. Я уже писал Вам раз, по поручению своих товарищей; тогда я ещё не знал, что пропаганда будет так легка и так успешна; теперь войско, квартирующее в Варшаве, стоит на такой ноге, что готово драться со своими, если б они вздумали идти против поляков… От имени многих русских офицеров обращаюсь к Вам с просьбой уведомить нас о Вашем мнении о положении нашем в Польше.
Андрей Потебня решил подать в отставку.
Вчерашние выпускники кадетских корпусов, безусые прапорщики, поручики, штабс-капитаны представляли в организации, названной Комитетом русских офицеров в Польше, русских, украинцев, белорусов, поляков, латышей, литовцев. Интернациональное братство жило единой целью — свержением царизма. К концу 1861 г. в нём насчитывалось около двухсот членов. В этот период Андрей Потебня решается подать в отставку.
…С усердием и ревностию желал бы и далее продолжать столь лестную для меня воинскую вашего императорского величества службу, но домашние мои обстоятельства вынуждают оставить оную…
…Я, нижеподписавшийся, даю сей реверс в том, что если по всеподданнейшей моей просьбе разрешится мне увольнение от службы, то я ни о каком казённом пропитании просить нигде не буду. Жительство по отставке буду иметь в Полтавской губернии в г. Ромны. Марта 20 дня 1862 года г. Варшава.
Потебня явно лукавил. В Ромны он не собирался. Свобода необходима была ему для более активного участия в революционном движении.
Сухие строчки прошения об отставке не передают того драматизма ситуации, в которой оказался Андрей Потебня. В феврале 1862 г. Комитету был нанесён первый удар.
У поручика 4-го стрелкового батальона Каплинского найдена была зловредная брошюра, которую он хранил при себе. Как из содержания этой брошюры видно, что она писана одним из артиллерийских офицеров и для артиллерии, то … временно главнокомандующий армией поручил начальнику артиллерии армии распорядиться производством строжайшего следствия для открытия сочинителя упомянутой брошюры.
Каплинский был арестован, на допросах держался мужественно, принадлежность ему тетради с записями листовки «Великорус», выдержек из статьи Герцена «С кем Литва?», ответа Огарёва на «Ответ “Великорусу”» и комментариев к ним отрицал, никого из товарищей не назвал. После ареста Каплинского руководство армейской организацией легло на плечи Андрея Потебни.
При его непосредственном участии был переработан текст распространявшейся с осени 1861 г. прокламации «К молодому поколению», написанной Шелгуновым и Михайловым. «Довольно дремать, довольно заниматься пустыми разговорами, — обращался Потебня к офицерам, — наступает пора действовать!»
Известно: беда не приходит в одиночку, и следом за Каплинским в казематах Варшавской цитадели оказались ближайшие помощники Потебни по Комитету поручики Арнгольдт, Сливицкий, Абрамович, штабс-капитан Непенин, подпоручик Плешков. Приговор был очень жесток. Суд приговорил Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского к смертной казни, а Щура к наказанию шпицрутенами и каторжным работам на двенадцать лет. Каплинский также попал на каторгу. Связанный с ним артиллерийский поручик Станислав Абрамович был уволен со службы, а Непенин и Плешков переведены в другие части.
Приговор Арнгольдту и его товарищам по замыслу царя должен был терроризировать общество и армию.
14 июня Лидерс утвердил решение военно-полевого суда. В тот же день приговор был объявлен офицерам, сидевшим вместе в камере Александровской цитадели. Следователи обманули смертников, уверив их, что над ними будет произведен только обряд казни, а потом объявят о помиловании. Этого убийства страшились сами палачи. Выполняя рекомендацию царя и опасаясь, чтобы в войсках варшавского гарнизона не возник «случай ослушания со стороны, экзекуционных войск», осужденных перевезли в Новогеоргиевскую крепость (Модлин) — в сорока верстах от Варшавы. Их конвоировало свыше пятидесяти казаков, их везли, нигде не останавливаясь и не позволяя смертникам сходить с телеги.
Вот тут и раздался выстрел Потебни. Накануне казни, 15 июня, Андрей Потебня стрелял в наместника Царства Польского А. Н. Лидерса, ранив того выстрелом в спину из пистолета. Пуля попала в шею, не задев жизненно важных органов. Лидерс, зажав рану рукой, самостоятельно смог вернуться во дворец.
Стрелявший не скрывался, ставкой была его собственная жизнь. Утром в Саксонском саду, среди многочисленной публики, он открыто подошел к прогуливавшемуся генералу и ранил его в голову (в шею). Затем он продул дымившийся пистолет, положил его в карман и спокойно вошел в кофейню, имевшую сквозной выход, а оттуда исчез бесследно. В саду было много офицеров, которые не могли не узнать Потебню, но никто не подумал задержать его. «Я всадил ему в башку Арнгольдта и Сливицкого», — сказал Потебня Домбровскому через несколько часов после покушения. Новый наместник, великий князь Константин, сообщая Александру II об обстоятельствах покушения, писал: «Если бы в толпе, бывшей в это время в Саксонском саду, было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться».
После этого Андрей Потебня вынужден был перейти на нелегальное положение.
За этим террористическим актом в Польше последовали другие, совершенные силами повстанческой организации. Но выстрел в Лидерса имел свою политическую окраску. Он был демонстрацией, попыткой ответить террором на террор. Пуля в Лидерса, который утвердил смертный приговор осужденным, была направлена в царскую власть, расправляющуюся с революционерами. Польская подпольная газета «Стражница» («Дозор») не случайно назвала это покушение «наглядным предостережением для тиранов».
К следствию в связи с покушением на Лидерса были привлечены офицеры Шлиссельбургского полка: прапорщики Вышемирский и Дмоховский, подпоручик Закревский. Теперь нам известно, что из этих офицеров по крайней мере А. М. Дмоховский, батальонный адъютант, был членом армейской организации. Вышемирский имел связь с Домбровским — обвинялся в продаже ему двух револьверов. Имя Потебни тоже упоминалось при следствии, но поскольку он скрылся, было «высочайше повелено, если он отыщется, предать его военному суду». Со службы он, разумеется, был уволен. Одним словом, в руках следствия имелись кое-какие нити. Но русским властям было вовсе не с руки обнаруживать террориста среди русских офицеров. Несмотря на требование Александра И, чтобы арестованные офицеры Шлиссельбургского полка были наказаны по всей строгости законов, Дмоховский и Закревский были признаны совершенно невиновными, а Вышемирский отделался переводом в сибирский линейный батальон.
Таким образом, тайна, окружавшая покушение на Лидерса, не была никем раскрыта.
Едва успел новый наместник великий князь Константин приехать в Варшаву, как на него было совершено покушение молодым портновским подмастерьем Людвиком Ярошинским. 26 июля другой подмастерье — литограф Людвик Рылль пытался убить начальника гражданского управления маркиза Велёпольского, который был главной опорой русской власти в Царстве Польском. 3 августа, через день после того, как публичный военный суд приговорил Ярошинокого к повешению, на маркиза вновь было совершено покушение. На него пытался напасть с кинжалом Ян Жоньца, тоже литографский подмастерье. Велёпольский без труда отбился от неопытных террористов.
Варшава должна увидеть быструю и жестокую расправу — так решили царские сатрапы. «Единственное средство, которое осталось в наших руках, — это «казни и казни без малейшего отлагательства», — писал легко раненный Константин Александру. «Вешать, а не расстреливать», — телеграфировал Александр в Варшаву.
Провал в 4-м стрелковом батальоне не обескуражил ее. Наоборот, гибель товарищей вызвала у участников организации удвоенную энергию, удвоенную ненависть. «Казнь не запугала никого, — рассказывал Герцен, имевший возможность быть в курсе событий, — офицерский кружок крепче сплотился около Потебни». Царизм почувствовал это очень скоро.
Как уже говорилось, после покушения на Лидерса Потебня не вернулся в свой полк, а перешел на нелегальное положение. 15 июня при помощи Домбровского и его близких он был вывезен железнодорожниками на дрезине за Прагу, предместье Варшавы. Началась полная опасностей жизнь профессионального революционера. Трудностей прибавилось много, но появилась возможность в любое время поехать, куда ему было нужно. Потебня давно хотел встречи с издателями «Колокола». Не дождавшись ответа на прежние свои письма, офицеры «прислали в Лондон Потебню», писал об этом Герцен.
Потебня был полон энергии, нетерпения. Он рассказывал о настроении армии в Польше, повторяя то, что писал 7 июня. Его рассказ сохранил в памяти В. И. Кельсиев. Кельсиев видел Потебню в Лондоне всего раз, у Бакунина, но молодой офицер ему запомнился как человек «без ран, без сомнений, без фраз», «так и дышит верою, и все это так просто, без рисовки». По словам Кельсиева, Потебня заявил, что «положение армейской организации крайне затруднительно», потому что она «почти не в силах удержать восстание наших войск». «Недовольство правительством, — говорил он, — превосходит всякое вероятие. Солдату совесть запрещает разгонять толпы, идущие за духовенством с крестами, со свечами, с пением молитв. Начальство держит его всегда наготове; это его раздражает и заставляет желать, чтоб поляков не вынуждали к демонстрациям; а неумеренные и неосторожные офицеры внушают ему, что не будь начальства, не будь у правительства прихоти держать в подданстве поляков, и солдатам было бы легче, и наборов у нас было бы меньше».
Потебня хотел, чтобы Герцен и Огарев одобрили то решение, к которому пришли он и его товарищи, с которым считались и польские революционеры: армейская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил революционной России. Герцен и Огарев решились не сразу. Многое их останавливало. Их беспокоила ответственность за те жертвы армейской организации, которые будут неизбежными, если польское движение пойдет по шляхетскому, националистическому руслу, если не оправдаются расчеты на революцию в России в близком будущем. «Мы медлили целые месяцы», — писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.
Герцен и Огарев убеждали Потебню, что восстание в России требует огромной предварительной подготовки.
Герцен и Огарев убеждали Потебню, что восстание в России требует огромной предварительной подготовки. Огарев делился с ним своими мыслями об этом. Во время долгих разговоров они сдружились, Огарев полюбил Потебню как сына. Потебня воспринял многие мысли старого революционера, горизонт его расширился. В свою очередь, общение с Потебней, его рассказы оставили существенный след в памяти Огарева.
Личное общение с Потебней помогало Герцену и Огареву преодолеть недоверчивое отношение к силам и перспективам польского восстания. «Рассказы Потебни окончательно убедили Герцена и нас всех, что дело идет положительно не на шутку», — вспоминал Кельсиев. Потебня был живым свидетелем силы и влияния радикалов в партии красных. Он не отрицал, что «мерославчики» играли немалую роль в движении, но высказывал уверенность в победе сторонников русско-польского революционного союза из Левины красных, Герцен, неизменно поддерживавший право Польши на национальную независимость, не был еще уверен в демократической программе польского движения. Он предлагал Потебне внимательнее «присматриваться» к внутренним силам и противоречиям в нем, чтобы жертвы армейской организации не оказались напрасными, бесплодными для России, принесенными за «чужое дело». Можно вполне понять и оценить осторожность Герцена.
Потебня произвел глубокое впечатление на всех, с кем он близко познакомился в Лондоне. «Личности больше симпатичной в великой простоте, в великой преданности, в безусловной чистоте и бескорыстности своей, в трагическом понимании своей судьбы — я редко встречал»,- писал о нем Герцен. «Я не встречал юноши преданнее общему делу, — писал Огарев, — больше отбросившего всякие личные интересы и такого безустального в своей постоянной работе». «В крепкой и ясной натуре его не было места для романтических и драматических увлечений. Он всегда был скуп на слова, трезв в обсуждении всякого дела, но зато делал всегда гораздо более, чем говорил», — вспоминал Бакунин. Блондин, среднего роста, симпатичной наружности, необыкновенно ласков с детьми, так описала Потебню Н. А. Тучкова-Огарева. Из рассказов молодого офицера ей запомнилось, как он, уже под чужим именем, продолжал жить в Варшаве и являлся во всех публичных местах, в штатском платье или переодетый ксендзом, монахом.
Возвратившись из Лондона, Потебня продолжал работать над расширением и укреплением армейской организации, над усилением ее агитационной работы. В конце июля организация выпустила прокламацию, посвященную казни своих товарищей. Ей была придана необычная форма: она вышла под названием «Духовное завещание поручиков Арнольда и Сливицкого, унтер-офицера Ростковского и рядового Щура, погибших мученической смертью 16-го июня 1862 года в крепости Новогеоргиевске». Эта литографированная прокламация распространялась в военных частях с конца июля до ноября. В ней говорилось: «Нас боялись расстрелять в Варшаве, зная, что вы в нас стрелять не станете». Солдатам напоминалось: «Есть еще между вами много товарищей наших, трудящихся втихомолку для вашего блага: это ваши молодые офицеры. Общее несчастье соединяет вас с ними». Офицеры хотят изменить участь солдат — создать такие условия службы, в которых они будут защитниками отечества, «а не шайкой разбойников, проливающих кровь невинных». Офицеры хотят «свободы и земли для отцов и детей ваших». Враги и утеснители — царь, великие князья, генералы, все богачи — «не хотят улучшения участи вашей, потому что с вашей бедности, недостатка, с вашей горести их веселье». Их надо истребить — «их сотни, а вас тысячи; поймите это, соединитесь дружно, и злодеев не станет… Кровь их облагородит, а не опозорит вас». «Соединитесь с верою с вашими офицерами; они поведут вас на утеснителей, они доставят вам свободу и благоденствие».
Для солдат были составлены песни на мотивы хоровых походных, распространенных в армии. Сборник «Солдатские песни» из семи таких песен был издан в Лондоне осенью 1862 года. Почти каждая песня внушает, что честный солдат должен скорее погибнуть, чем выполнять приказы начальников — стрелять в крестьян и поляков. Вот одна из них:
Брат ли встанет против брата?
А поляки — братья нам,
И для честного солдата
Убивать их грех и страм.
Нам ли сердце не сжимали
Ихний стон и ихний плач
В этой бойне мы устали,
Русский воин не палач!
Пусть себе за ослушанье
Нас начальство душит всех,
Лучше вынесть истязанье,
Чем принять на душу грех!
Нам довольно доказали,
Как самих тиранят нас,
Как Арнгольдта расстреляли
И Сливицкого зараз!
И Ростковского сгубили
Вместе с Щуром зауряд
Лишь за то, что все любили
Всей душой они солдат!
В память их мы дружно грянем
Нашу песню в добрый час
В поляков стрелять не станем.
Не враги они для нас!
Власти готовились к решительному разгрому движения, в Польшу двигались гвардейские и гренадерские полки, распропагандированные части перетасовывались, заподозренные офицеры увольнялись или переводились в Россию.
В этих условиях возникла необходимость переговоров между революционными организациями — всероссийской и всепольской. Авторитетными представителями русской революционной демократии, обладавшими свободой бесцензурного печатного слова, были в это время издатели «Колокола» Герцен и Огарев. Через них легче было установить связи с революционными организациями в России, которые объединились к этому времени в общество «Земля и Воля». Наряду с идейным оформлением союза переговоры должны были закрепить также взаимные обязательства партии красных и армейской организации. На этом настаивал Потебня от имени Комитета русских офицеров.
Не все члены ЦНК были сторонниками тесных связей с русским революционным движением. Однако обстоятельства требовали усиления сотрудничества с русскими, а многие местные организации партии красных не только высказывались за сотрудничество, но и осуществляли его на практике. К началу осени 1862 года ЦНК принял решение о переговорах. Для поездки в Лондон получили полномочия введенный в состав ЦНК Зыгмунт Падлевский, являвшийся давним сторонником русско-польского революционного союза, и Агатон Гиллер, согласившийся на переговоры в последнее время. По своим политическим взглядам первый принадлежал к левице, второй — к правому крылу партии красных. От армейской организации поехал Потебня. Русскую сторону, кроме Потебни представляли Герцен, Огарев и Бакунин. Переговоры происходили во второй половине сентября 1862 года в одном из дешевых лондонских пансионов, где жил Бакунин.
Результатом явилось письмо издателей «Колокола» — «Русским офицерам в Польше». Это письмо было одновременно и ответом полякам: оно одобряло русско-польское сотрудничество в назревающем восстании, определяло ту политическую программу, на основе которой возможны совместные действия.
Письмо Герцена «Русским офицерам в Польше» надо рассматривать в свете прежних его колебаний в споре с Потебней.
Исходя из этого, Герцен и Огарев считали необходимым, чтобы армейская организация сохраняла независимость. «Не распуститься в польском деле, а сохранить себя в нем для русского дела», — повторяли они не раз.
Но вместе с тем Герцен и Огарев по-прежнему напоминали офицерам, что их организация при всех ее достоинствах лишь малая часть, лишь «единственный крепко устроенный круг» большой конспиративной сети, которая только начинает складываться в России, в русской армии. Они подчеркивали, что в России в данный момент нельзя рассчитывать на крестьянское восстание. Оно может начаться не раньше весны 1863 года, когда русский народ, «освобожденный вполовину», «наверное, упрется». «Восстань тогда Польша, бросьтесь вы, с вашими и их солдатами в Литву, в Малороссию, во имя крестьянского права на землю, и где найдется сила противодействовать? Волга и Днепр откликнутся вам, Дон и Урал!»
Польские революционеры понимали значение одновременного и согласованного натиска на царизм в Польше и России. Они согласились на независимое положение армейской организации в Польше и обещали Потебне материальную и иную поддержку. Было решено, писал позже Бакунин, «что та часть русского войска, которую удастся увлечь на сторону общенародной свободы и правды, присоединится сначала к польскому восстанию, но что после первой победы — если будет победа — она воспользуется первым удобным случаем для того, чтобы выйти из польских пределов и чтобы под знаменем «Земли и Воли» идти подымать на русской земле мужицкий бунт за землю и за волю».
Еще до начала лондонских переговоров армейская организация подготовила документ, который был назван адресом русских офицеров в Польше великому князю Константину (наместнику царя в Варшаве и главнокомандующему вооруженных сил в Царстве Польском). Адрес ходил по рукам в сентябре, свои подписи под ним поставило несколько сот офицеров. Герцен свидетельствует, что Потебня являлся в этом деле «участником на первом плане». Вероятно, именно он был автором текста и первым поставил свою подпись под адресом; он же, несомненно, привез адрес в Лондон. Через неделю после окончания лондонских переговоров адрес был опубликован на страницах «Колокола».
Адрес наместнику содержал изложение политического кредо офицерской организации и являлся открытым вызовом, смело брошенным в лицо царизму. «Русское войско в Польше, — говорилось в адресе,- поставлено в странное, невыносимое положение. Ему приходится быть палачом польского народа или отказаться от повиновения начальству. Солдаты и офицеры устали быть палачами. Эта должность сделалась для войска ненавистною […]. Недавнее расстреливанье в Польше русских офицеров и унтер-офицеров, любимых и уважаемых товарищами, исполнило войско трудно укротимым негодованием. Еще шаг в подобных действиях правительства, и мы не отвечаем за спокойствие в войске». Спокойно и твердо адрес требовал от царизма изменения политики в Польше и Прекращения репрессий. Он заявлял, что в случае восстания войско не будет орудием угнетателей. «Оно, — говорится в адресе, — не только не остановит поляков, но пристанет к ним, и, может быть, никакая сила не удержит его. Офицеры удержать его не в силах и не захотят».
Имена подписавших адрес знал Потебня, собиравший подписи, и издатели «Колокола», получившие для публикации подлинный текст со всеми подписями. На страницах «Колокола» подписи опустили, как было заранее условлено.
К концу 1862 года армейская организация имела свои кружки почти во всех частях, стоявших в Польше. Потебня был неутомим. Осенние месяцы были заняты лихорадочной подготовкой к восстанию.
В ноябре 1862 года Потебня в третий раз побывал в Лондоне. Он так спешил, что не дождался выезжавшего куда-то Герцена, и едва ли пробыл в английской столице больше недели. Он вновь хотел обсудить с издателями «Колокола» вопросы, связанные с непосредственной подготовкой восстания. «Потебня, — вспоминал впоследствии Герцен, — еще раз приехал в Лондон, чтобы спросить наше мнение и, каково бы оно ни было, пойти неизменно своей дорогой». За это время в Вольной русской типографии была срочно издана новая прокламация, по-видимому, написанная Потебней и, несомненно, отредактированная Огаревым. Она датирована 5 ноября 1862 года и имеет заглавие «Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше».
«От Петербурга и Бессарабии, от Урала и Дона, от Черноморья и Кавказа — пойдемте спокойным строем через всю землю русскую, не допуская ненужного кровопролития, давая народу свободно учреждаться в волости и области и клича клич на Земский собор». «Мы не самолюбивы, — писали офицеры. -Мы не поставим себя Центральным комитетом. Пусть нами и вами руководят самые способные. Назовите их, и мы пойдем за ними».
Офицеры понимали, что, выступив в Польше первым отрядом революционной армии раньше, чем подготовятся остальные, они многим рискуют. И они звали товарищей продолжать их дело, передавая им «завет настоящей воли народной», принятый от Пестелей и Рылеевых — казненных декабристов.
Развитие сказалось в том, что от неопределенных мечтаний о победе революции в Польше, откуда знамя революции будет перенесено в Россию, армейская организация пришла к реальному пониманию действительности. Офицерский комитет теперь правильнее оценивал свои ограниченные возможности. Помощь восставшим полякам становилась для них делом революционной чести. Своей героической борьбой за дело свободы армейские революционеры в Польше стремились показать пример, разбудить других, вдохнуть новые силы в общеармейское движение в России, передать ему свой завет — идти дальше по тому же пути борьбы за интересы народа.
Прямым продолжением сентябрьских переговоров и ноябрьских встреч Потебни в Лондоне явилась его совместная с Падлевским поездка в Петербург в конце ноября 1862 года. Падлевский ехал для того, чтобы закрепить союз русских и польских революционеров практическим соглашением с «Землей и Волей». Потебня, как представитель Комитета русских офицеров в Польше, имел, кроме этой, и другую задачу: соединить возглавляемую им организацию с «Землей и Волей». Вливаясь в ряды всероссийского тайного общества, армейская организация становилась на свое место в общем строю и обеспечивала себе необходимую самостоятельность действий в условиях приближающегося восстания в Польше.
Польская сторона признала необходимым сделать все возможное, чтобы оттянуть восстание до весны 1863 года, русская сторона обещала поддержать восстание «действенной диверсией» (то есть вооруженным выступлением) в Поволжье, даже если восстание начнется преждевременно. Договорились об организационных взаимоотношениях русских и польских организаций в Украине, установили порядок обмена корреспонденцией между варшавским и петербургским подпольем.
Особо обсуждался вопрос о революционной организации русских офицеров в Польше. В заключительном меморандуме петербургских переговоров, подписанном 23 ноября 1862 года, специальный пункт оговаривал независимое положение армейской организации, дававшее ей возможность в нужное время перейти к выполнению задач русской революции. Устанавливалось, что русские военные, принимающие участие в польском восстании, будут сформированы в особый корпус, управляемый комитетом, находящимся в Варшаве (то есть, Комитетом русских офицеров). При этом комитете будет находиться представитель «Земли и Воли», который, держа прямую связь с революционным центром в России, сможет определить подходящее время и условия для перехода русского повстанческого корпуса к действиям уже не на польской, а на русской территории.
Помимо официальных переговоров, Потебня имел в Петербурге множество встреч с участниками военных кружков, среди которых немало было его старых знакомых по кадетскому корпусу, военному училищу, офицерской стрелковой школе и совместной службе в Царстве Польском. Это позволило ему не только хорошо познакомиться с петербургскими настроениями, но и переговорить об обмене агитационно-пропагандистскими материалами, присылке топографических карт для повстанческих отрядов, принадлежностей для литографирования и о других нужных вещах.
Главной задачей стала непосредственная подготовка к восстанию, установление практического взаимодействия местных организаций партии красных и соответствующих военных кружков. Этим главным образом и занимались Потебня и Падлевский по возвращений из Петербурга.
Ночью 3 января 1863 года полиция провела в Варшаве захват конскриптов. Множество участников подполья, предупрежденных заранее, бежало в леса, ожидая там формирования повстанческих отрядов. Медлить дольше было нельзя. ЦНК принял решение начать восстание в ночь с 10 на 11 января.
В Радзыне в ночь с 10 на 11 января повстанцы окружили дом, в котором находились офицеры расквартированной там артиллерийской бригады во главе с подполковником Бороздиным. Было условлено отрезать окруженных от сношений с внешним миром, а в это время члены офицерской организации должны были помочь изолировать офицеров, преданных царизму, и привлечь тех, кто будет готов присоединиться к восстанию. Все это не было выполнено. Бороздин сумел поднять по тревоге солдат и завязать бой с повстанцами, а участники офицерской организации лишены были возможности что-либо предпринять.
Еще трагичнее развертывались события в Кельцах. Доброговский вывел из города в условленное место несколько сот солдат. Он не нашел там повстанцев, так как возглавлявший их А. Куровской не пожелал сотрудничать с русскими. Прождав несколько часов, Доброговский вынужден был возвратиться вместе со своими подчиненными в город. Такими действиями он навлек на себя подозрения начальства, рассеять которые ему стоило большого труда. Позднее Доброговский перешел к повстанцам в одиночку, потеряв возможность привести большую группу сочувствующих польскому народу солдат.
В последний момент нарушилось взаимодействие и на высшем уровне. Предполагалось создать единый центр для координации боевых действий с участием Потебни от офицерской организации и Падлевского от ЦНК. Однако ЦНК направил Падлевского в Плоцкое воеводство, а координирующий центр так и не начал работать.
За пять дней до начала восстания Потебня вместе с Падлевским выехали из Варшавы. В одном из пунктов сбора будущих повстанцев Потебня сформировал отряд, но какой-то «несчастный случай» разрушил его. Об этом писал Огарев в некрологе Потебни. Какое трагическое недоразумение скрывается за этими словами, мы до сих пор не знаем.
Провал с трудом налаженного дела был очень тяжелым ударом для Потебни. На него угнетающе подействовали те факты, которые Огарев назвал «несчастным случаем». Бакунин, знавший эти факты по рассказам Потебни, ставил их в вину польским руководителям. «Центральный комитет в Варшаве, — писал он, — который сначала, казалось, был склонен к союзу с революционной партией в России и очень рассчитывал на сочувственное настроение войск, расположенных в Польше, кажется, в последнюю критическую минуту совершенно переменил мысли и, не доверяя положительным и достаточно основательным уверениям наших офицеров, кажется, поверил, что рассчитывать на помощь русских войск была бы глупостью, а что надо пользоваться их нравственным потрясением и колебанием […], чтобы напасть на них неожиданно и разоружить их». Слова Бакунина были адресованы ЦНК в разгар событий — в феврале 1863 года, и в основе своей они, пожалуй, соответствовали истине.
Трудное положение, в котором оказалась офицерская организация, заставило Потебню в феврале 1863 года вновь отправиться в Лондон. «Потебня, — вспоминал Огарев, — приехал к нам, чтобы сколько-нибудь одуматься. Через несколько дней он опять поехал в Польшу, давши нам слово, во всяком случае, сохранить Комитет русских офицеров и его связь с обществом «Земли и Воли».
В прокламации к офицерам Огарев писал: «Мы не оставляем нашей прежней мысли: вы должны готовиться и готовить солдат — на востоке и юге, на западе и севере. Дружно, со всех окраин, двинемся внутрь России, подымая народ на созвание бессословного Земского собора».
Потебня не сдался, не отступился от дела всей своей жизни, выказав большое мужество и силу духа. Он хотел одного: пусть не в той форме, как было задумано, но русский легион в повстанческой армии должен существовать. От него еще может зависеть многое в дальнейшем ходе и польской и русской революции. Мысль о русском революционном легионе в это время распространяется и в России, и в Польше. Этой мыслью был полон Бакунин, пославший предложение создать такой легион одному из повстанческих командиров — Лянгевичу, в расчете на его «симпатию и содействие».
Во второй половине февраля Потебня появился в отряде Лянгевича в районе Песковой Скалы. Здесь он хотел положить начало созданию добровольческого отряда из русских солдат и офицеров. Имелись в виду как те, которые сознательно перейдут в польский лагерь, так и те из пленных, которые согласятся на это под влиянием революционной пропаганды. Из лагеря Потебня послал Герцену и Огареву краткую записку — они знали, о чем шла речь. «Я решился остаться здесь, — писал он. — Надежды сделать что-нибудь мало; попробуем. Ваш А. П.».
В ночь с 20 на 21 февраля (5 марта) 1863 года Потебня участвовал в стычке с карателями около кладбища на окраине местечка Скала. Он пошел в бой как рядовой косинер, встал во главе атакующей группы повстанцев, но вражеская пуля настигла его. Смертельно раненного Потебню перенесли в кладбищенскую сторожку. А. Езёранский, присутствовавший при этом, вспоминал впоследствии: «Умирал спокойно. Последние слова его были: «Дай вам бог успеха в борьбе против тиранов».
Есть две основных версии: он был тяжело ранен в битве под Песковой Скалой и скончался в тот же вечер, по другой, он был убит на следующий день в бою под Скалой.
Здесь покоится прах Андрея Афанасьевича Потебни, который своей кровью скрепил дружбу между поляками и русскими.
В 1953 году прах Потебни и павших вместе с ним повстанцев перенесен к находящемуся неподалеку от места боя замку у Песковой Скалы. Расположенный в очень красивой местности в окрестностях Кракова, замок превращен в историко-краеведческий музей, в котором бывает немало посетителей. Каждый останавливается у надгробья. На гранитной плите написано, что здесь покоится прах Андрея Афанасьевича Потебни, который своей кровью скрепил дружбу между поляками и русскими. Заканчивается надпись словами: «Вечная слава борцам за нашу и вашу свободу!»
Источники: «Герои 1863 года. Москва, 1964» и другие открытые источники из сети Интернет.